eaa7eba2     

Екимов Борис - Провожаю



Борис Екимов
ПРОВОЖАЮ
В моей комнате, в книжных шкафах, украшая быт, лепится по краешкам полок,
за стеклянными створками, всякая всячина: безделушки, рисунки, памятные
открытки... Что-то порою выбрасывается, что-то объявляется. Прижился там и
простецкий черно-белый снимок, сделанный нашим газетным фотокором на одном из
хуторов. На снимке - мазаная хатка в два оконца, зубцы дворовой огорожи,
старая женщина. Голова ее укутана теплым платком несмотря на летнюю пору;
большие тяжелые руки лежат на планках ограды.
Когда меня порой спрашивают об этом снимке, я отвечаю: "Акуля". - "Родня,
что ли?" - "Нет, просто Акуля".
Хатенка. Сараишко в глубине двора. Склоненная к плечу голова. Большие руки
с шишкастыми пальцами отдыхают на планках ограды. Запавшие глаза еще и
прижмурились. Не разглядеть, что в них.
Встречались мы с Акулею несколько раз. Беседовали. Теплой порою - на воле,
в непогоду - в тесных стенах хатки-мазанки, где умещались кровать, деревянный
сундук, скамья, две табуретки, печка, столик с нехитрой посудой: кастрюля,
чугунок, пара мисок. Вот и весь нажиток ли, скарб.
Акуля погибла зимой, в конце января. Я жил тогда в городе, и хуторские
вести до меня не доходили.
Лишь весною, в теплом апреле, я приехал на хутор. Как всегда, перевалив
Прощальный курган, остановился наверху, вышел из машины, чтобы оглядеться.
Все было на месте: просторная долина, еще не затравевшая, но в нежной
желтовато-зеленой дымке, кучка домиков - внизу, в затишке, чуть далее -
синеющий Дон.
Рядом с дорогой кормилась на старых травах овечья да козья отара. Пастух,
скучающий в безлюдье, поспешил ко мне с расспросами да хуторскими новостями.
Он и сообщил про Акулю, про смерть ее.
- Отвезли, - указал он на хуторское кладбище, которое было рядом, на
бугре. - Зарыли...
- Понятно... - вздохнул я и пошел к машине.
Долгий Акулин век кончился. Память о ней рассеется скоро. Ветхая мазанка
быстро обвалится без хозяйского догляда, а потом рухнет и оплывет бугром. Еще
скорее сровняется с землей могилка на старом хуторском кладбище, осядет и
затравеет. Вот и все.
Из-под ног моих выпорхнул жаворонок и пошел вверх, заливаясь переливчатой
трелью. Он поднимался все выше; и вот уже нет ни серого комочка, ни трепета
крыл, лишь весенняя птичья трель льется и льется с неба, завораживая. А мне
чудится не птичья, а молодая девичья песнь:
Придет пра-а-аздник!
Придет праздничек!
Несколько лет назад, в такую же весеннюю пору, привел меня на этот хутор
нечаянный случай. Районные газетчики ехали в Задонье по своим обычным делам.
Пристроился и я, чтобы прокатиться, проветриться.
Приехали на хутор. Скатились с горы и встали возле запертого на замок
магазина. Но с ним по соседству в своем дворе копошилась старая женщина. На
машинный гул да на наш зов она откликнулась и, к забору подойдя, объяснила,
где и как искать хуторское начальство. Тогда еще колхоз был живой. Она стояла
у заборчика, повязанная теплым платком, тяжелые большие руки отдыхали на
планках ограды. Газетный фотокор, человек быстрый, навел аппарат и щелкнул.
Получился снимок, который теперь у меня. Для газеты он не сгодился.
А в тот далекий уже день мои спутники, ревностно исполняя газетную службу,
помчались по хутору, я же - казак вольный - остался. Мне некуда и незачем было
спешить.
Хуторская тишина, весенняя теплынь, дух первой зелени, вскопанной земли и
близкой воды, щебет ласточек, которые лепят гнездо под ветхой крышей сарая,
воробьиный гвалт да заливистые трели нарядных, си



Содержание раздела